Олеарий и Герберштейн, за ними Флетчер и другие, повторяют тот мотив, который впоследствии делается господствующим и в русской исторической литературе: Москва — это царский абсолютизм по восточному образцу, а под ним, под этим абсолютизмом, бесправное и безгласное стадо рабов..
Если вы примете эту картину мало-мальски всерьёз, то целый ряд явлений московской жизни останется для вас совершенно непонятным. Откуда, при этом всеобщем рабстве, взялся горячий интерес к политическим вопросам, откуда, и главное зачем, напряжённое внимание к действиям власти? Откуда взялась политическая активность, обгоняющая замыслы самодержцев и ставящая им, самодержцам, какие-то подчас грубые требования? Почему московские низы, — прямые наследники владимирских мизинных людей, — так горячо любили свой город, свою страну и с таким упорством и самопожертвованием защищали их — даже и тогда, когда в Москве не оставалось ни царей, ни даже бояр? Почему, когда московским великим князьям приходилось попадать в плен к татарам, то вся Москва, начиная от именитых людей Строгановых и кончая последними посадскими людьми, собирала всё, что могла, для выкупа своего князя?
Когда Василий Тёмный попал в татарский плен, Москва, при содействии Строгановых, собрала для выкупа двести тысяч рублей. Для того, чтобы дать себе отчёт в огромности этой суммы по тогдашним масштабам, вспомним, что тот же Василий Тёмный, разгромив Новгород, наложил на него дань в 10.000 рублей, а после Смутного времени, то есть, полтораста лет спустя, Москва по Столбовскому миру уплатила Швеции контрибуцию в 20.000. Двести тысяч были совершенно неслыханной суммой. Зачем же москвичи собрали её и почему московский посад отдавал свои последние рубли? Казалось бы, избавились от "деспота", — и слава Тебе, Господи.
Однако при пленении Василия, потом при "уходе" Грозного, разражались "воплем и плачем", собирали для Василия свои последние рублишки, молили Грозного сменить гнев на милость, не допустили после Смутного Времени никаких конституционных попыток, и вообще за своего царя держались крепко и поддерживали его ещё крепче. Кто был умнее? — Москва XIV-XVII столетий или петербуржцы 1917 года?
…Я помню февральские дни: рождение нашей "великой и бескровной", — какая великая безмозглость спустилась на страну. Стотысячные стада совершенно свободных граждан толклись по проспектам петровской столицы. Они были в полном восторге, — эти стада: проклятое кровавое самодержавие — кончилось! Над миром восстаёт заря, лишённая "аннексий и контрибуций", капитализма, империализма, самодержавия и даже православия: вот тут-то заживём! По профессиональному долгу журналиста, преодолевая всякое отвращение, толкался и я среди этих стад, то циркулировавших по Невскому проспекту, то заседавших в Таврическом Дворце, то ходивших на водопой в разбитые винные погреба.
Они были счастливы — эти стада. Если бы им кто нибудь тогда стал говорить, что в ближайшую треть века за пьяные дни 1917 года они заплатят десятками миллионов жизней, десятками лет голода и террора, новыми войнами — и гражданскими и мировыми, полным опустошением половины России, — пьяные люди приняли бы голос трезвого за форменное безумие. Но сами они, — они считали себя совершенно разумными существами: помилуй Бог: двадцатый век, культура, трамваи, Карла Марла, ватерклозеты, эсэры, эсдеки, равное, тайное и прочее голосование, шпаргалки марксистов, шпаргалки социалистов, шпаргалки конституционалистов, шпаргалки анархистов, — и над всем этим бесконечная разнузданная пьяная болтовня бесконечных митинговых орателей…
…Прошли страшные десятки лет. И теперь, на основании горького, но уже совершенно бесспорного исторического опыта, мы можем на вопрос о том, так кто же был умнее — чёрные мужики Москвы XIV века, или просвещённые россияне Империи двадцатого — дать вполне определённый ответ. Просвещённые россияне, делавшие 17-й год, оказались ослами. И пророчество А. Белого:
"сгибнет четверть вас от глада, мора и меча"
сбылось с математической точностью — четверть населения России погибло "от глада, мора и меча", а также и от чрезвычайки. Сбылось пророчество Толстого, Достоевского, Розанова, Менделеева, — но разве опьянённые шпаргалками россияне интересовалось мнениями первых мозгов всей страны?
Люди Московской Руси приходили в ужас от одной мысли о возможности не только прекращения монархии, но и от угрозы её ограничения. Люди Петербургской России двести лет с разных сторон, — реакционной и революционной, подрывали самодержавие. И над его могилой им мерещилась, — совсем не по Чехову, — "невыразимо прекрасная жизнь". Москвичи видели катастрофу в том, в чём петербуржцам мерещился рай. Кто из них оказался прав фактически?
Ив. Солоневич. Народная Монархия.
Community Info