nngan в Св. Лука Воино-Ясенецкий — плевок в большевицкую харюРечь здесь пойдет о знаменитом русском хирурге Валентине Феликсовиче Воино-Ясенецком (Святителе Луке Воино-Ясенецком, 1877–1961), о его моральной победе над большевиками
«Яков Христофорович!
Срочно зайдите к тов. Дзержинскому».
Петерс в сердцах смял записку.
Разумеется! Дня не прошло по приезде в Москву, а сукину шляхтичу история известна уже во всех подробностях... История — скверней некуда. Если бы порученное дело провалил таким позорным образом начинающий чекист — десять против одного, что кончилось бы трибуналом... А тут, на потеху честному народу, оскандалился зампред ВЧК, и еще как оскандалился. И уж во всяком случае Петерсу не хотелось говорить об этом провале с предом....
.
Как и многие другие, Петерс старался по возможности избегать личных контактов с Дзержинским, подсознательно отвращаясь от того отсутствия живого эмоционального взаимодействия в общении, которое всегда угнетало собеседников преда… Но другого выхода не оставалось.
— Звали, Феликс Эдмундович?
— Да, Яков Христофорович. Меня интересуют реальные обстоятельства прецедента в Ташкенте. Должен отметить, что имеющиеся у меня сведения выглядят... просто неправдоподобно, Яков Христофорович.
— Очень может быть, очень может быть, Феликс Эдмундович... Только объяснять мне нечего, убейте меня — сам ничего не понимаю...
ТАШКЕНТ (в местной чека)
— ...В операционной висит икона. Естественно, было распоряжение снять. Сняли. Приходит Воино-Ясенецкий на работу — иконы нет. Так что он тогда делает? «Я, — говорит, — как главный врач отказываюсь в такой операционной оперировать сам и запрещаю всем хирургам». Полдня проходит — все операции прекращены...
— М-да... Как же это получается — почему он до сих пор не у вас? Почему нужен мой приезд для того, чтобы забрать этого попа?
— Он незаменимый хирург.
— Незаменимых людей нет... А какой он там хирург — это еще надо разобраться... Пожалуй, и начнем с допросов врачей.
***
Худощавый молодой человек лет двадцати трех-двадцати четырех…
— Эттор Дмитрий Осипович? Студент-медик, проходите стажировку в городской больнице?
— Совершенно верно.
— Нас интересует ваше мнение о главном враче больницы.
— Мое мнение? Это, знаете ли, забавно.
— Без интеллигентских штучек! Отвечайте четко и ясно. Что представляет из себя Валентин Воино-Ясенецкий как врач?
— Вы не медик, поэтому все равно не сможете этого понять... Как хирург отец Валентин... да таких хирургов не бывает! Не бывает, и все. Это сверхъестественно. — Молодой человек негромко засмеялся. — Чтобы вам было понятнее — расскажу небольшой эпизод, связанный со мной. Когда мне довелось в первый раз ассистировать отцу Валентину, я упал на операции в обморок, как институтка... Оперировали острый живот... Тут нужен большой разрез — ведется тщательно, медленно, чуть-чуть не туда — и будут задеты важнейшие органы... А отец Валентин подошел к пациенту и — не глядя! — полоснул в один взмах... Как мечом рассек...
Вечером вызывает меня в свой кабинет. «Что же, — говорит, — у вас, юноша, нервы для хирурга слабоваты? Не годится... Будете еще ассистировать — покуда не привыкнете к моей манере». Я говорю: «Простите, бога ради, но я не постигаю — ведь ваша манера по меньшей мере рискованна! Как Вы не боитесь полосовать по живому, как в анатомичке?» Засмеялся: «Возьмите с полки любую книгу». Я взял Спенсерову «Биологию», протягиваю ему... Берет лезвие. «До какой страницы ее разрезать?» — «До... сто пятьдесят первой». Открывает на первой странице и проводит по обрезу бритвой... «Теперь ищите свою страницу». Нахожу — сто пятидесятая еще надрезана, на сто пятьдесят первой — только вмятинка... Так-то вот. С тех пор я уже на двадцати операциях ассистировал — но до сих пор на его операцию иду как на чудо. Да и не только я — все так.
— Что можете сказать о его политических взглядах?
— Какие бы то ни было показания давать отказываюсь. Не осведомлен в данном вопросе.
***
Петров Семен Иванович. Коренастый, тучный, потеющий, отдыхивающийся мужчина средних лет с ухватками армейского фельдшера.
— Что вы можете сказать о Воино-Ясенецком как о хирурге?
— Так вы за этим меня от больных оторвали? Если вам, товарищ комиссар, или, извиняюсь, как вас там величать, делать нечего — то у меня дел по горло... Какой хирург Воино-Ясенецкий? Да у любой бабки на базаре спросите — и та ответит, какой. Чем людей отрывать...
— Нас интересует мнение специалистов.
— А что вы, в этом, извиняюсь, поймете? Будь вы медик, я бы вам и отвечал как медику... А так что я могу сказать? Что если б у него руки были как есть бриллиантовые, и то бы меньше стоили, чем теперь... Таких рук во всей России других нет... От трепанации черепа до операций на глаза — нет такого места, чтобы он не смог прооперировать, во всем человеческом теле... Но тут опять же медиком надо быть, чтобы понять...
— Каковы его политические взгляды?
— Извиняюсь, не интересовался. Еще вопросы будут? Меня больные ждут.
***
Сухоцкий Иван Петрович… В разговоре — старомодная предупредительность, то и дело немного утрируемая, что ненавязчиво подчеркивает не слишком восторженное мнение о собеседнике.
— Воино-Ясенецкий? О, на отечественном медицинском небосклоне это звезда первой величины, да-с! Крупнейший теоретик — если угодно знать, его еще юношей первейшие российские эскулапы прочили в чистую науку... Он же — почитая себя не в праве зарывать в землю сверхъестественные свои дарования практика — обрек себя на каторжный труд земского врача... Науки, однако, не оставил, да-с... Истинный энтузиаст и хирург от Бога.
— Что вам известно о его политических взглядах?
— Извините великодушнейше — не интересовался.
— Но может быть, случайно, в разговоре...
— Решительнейшим образом не припоминаю.
— Значит — не припоминаете? И случая, когда ваш Воино-Ясенецкий отказался лечить комсомольца, вы тоже не припоминаете?
— Отчего же-с, превосходно припоминаю.
— Чем был мотивирован отказ?
— Видите ли... В этом случае мой коллега обнаружил по ходу обследования у пострадавшего не только травму черепа. Имелись еще кое-какие внутричерепные повреждения, делающие хирургическое вмешательство с его точки зрения бессмысленным.
***
— Тьфу... Дай-ка мне, кстати, из дела заявление Шапкина.
«В Ташкентскую ГУБЧК от комсомольского активиста Шапкина В. Д. Заявление. В связи с тем, что главврач горбольницы Воино-Ясенецкий является контрой и врагом революционного дела — срочно примите революционную меру пресечения. С травмой головы явившись в горбольницу на прием, был спрошен главврачом Воино-Ясенецким В.Ф., как получил. На что было отвечено, что в ходе оперативной антирелигиозной пропаганды упал на голову кирпич (церковь так называемой Троицы в Гончарном переулке: по дорасчищении территории планируется агитплощадка), на что имел место ответ: «Убирайся, дурак, и молись: тебя Бог наказал». Таким образом, медицинская помощь мне оказана главврачом горбольницы Воино-Ясенецким В.Ф. не была, что можно рассматривать только как акт контрреволюционного вредительства по выведению из строя кадров. С комсомольским приветом
— Грудами копятся материалы, а этот распоясавшийся поп до сих пор разгуливает на свободе! Врачи, разумеется, в сговоре — заметил, как они темнят? Нет, меня на эти фокусы не купишь... А раз он гнет свою линию открыто — на глазах у всего города, то и пресечь эго надо на глазах у всего города... В общем, так: с делом Воино-Ясенецкого надо устроить показательный процесс... Открытый... Само собой, завершение процесса может быть только одно, тут уж ты своих сам натаскивай... Я выступлю общественным обвинителем. Да, еще — всех опрошенных хирургов необходимо тоже сегодня же ночью забрать. Как соучастников.
«СУД»
Процесс подготавливался неделю. И наконец настал день, который Яков Петерс но гроб жизни был не прочь вычеркнуть из календаря...
Несмотря на жару, зал городского суда был переполнен желающими присутствовать на процессе: люди стояли у стен и теснились в проходах между рядами...
Промокая платком лоб, Петерс оглядывал публику, только наполовину состоящую из интеллигенции. Правда, всяческих дамочек в вуальках хватает. Но есть и то, что надо, — например, вот те двое рабочих парней... А хорош же все-таки наглец этот докторишка — подсаженный в камеру чекист слышал, как он говорил утром остальным хирургам: «На этот раз все обойдется. Сегодня же вечером все мы будем дома». Посмотрим, сволочь, как это у тебя получится...
— Ввести арестованных!
Петерс невольно, сам не зная почему, вздрогнул: по проходу к скамье подсудимых шли конвоируемые красноармейцами врачи. Высокий, на голову выше остальных, широкоплечий человек с русой бородой и спадающей на грубую ткань рясы пышной шевелюрой русых волос, с высоким лбом, жесткими синими глазами, разумеется, не мог быть никем иным... Вот он какой, этот Воино-Ясенецкий... Что же, и не таких обламывали... Посмотрим, какой будет у тебя вид после вынесения приговора, — такой ли невозмутимый...
Зал словно взбесился: аплодисменты, как в театре... Бешено хлопают замеченные Петерсом рабочие парни, причитает старушонка в белом платочке,… в светлом платьице девчонка лет двенадцати выскакивает с букетом — это служит своего рода сигналом: под ноги идущих к скамье подсудимых врачей из зала летят цветы...
Может быть, было ошибкой выносить это дело наружу? Ничего, надо только повести круче... Начало речи придумано заранее: острое, хорошее начало.
После многочисленных угроз очистить зал наступает относительная тишина.
— Что же это вы, Воино-Ясенецкий, днем в операционной людей режете, а по вечерам псалмы распеваете?
И вдруг — громовой — на весь зал — повелительный и гневный голос:
— Я ЛЮДЕЙ РЕЖУ ИЗ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЯ, А ВОТ ВЫ — ИЗ ЧЕГО?!
Происходило невероятное, то, чего никак не могло происходить: подсудимый превратился в обвинителя. Отдававшаяся по залу раскатами грома гневная обличительная речь длилась более часа, зал, как один человек, застыл в испуганном молчании — никто из чекистов и партийных работников не осмеливался прервать говорившего... Гремела открыто контрреволюционная речь: Воино-Ясенецкий излагал свои взгляды на советскую власть.
Даже когда он говорил, еще можно было как-то исправить положение: выхватить «пушку» и разрядить в попа — это живо заткнуло бы недовольных, пусть немного и рискованно, но зато показательно насчет того, что советская власть с собой шутить не позволит... Эти мысли мелькали в голове, и было отчаянно ясно, что таксой выход — единственный исправляющий положение, но ставшая ватной рука не поднималась даже для того, чтобы отереть обильно стекающий со лба пот — теперь уже холодный...
Петерс сидел и слушал речь Воино-Ясенецкого, в паническом ужасе спрашивая себя — почему он сидит и слушает, и не находил ответа...
Воино-Ясенецкий смолк. Зал, секунду оставаясь затихшим, взорвался неистовыми овациями... Петерс взглянул на чекистов, сидящих за оставшимся с прежних времен длинным судейским столом под штукатуркой со следами висевшего портрета: у них тоже были растерянные, выжатые, бледные лица... И тогда Петерс почувствовал разгадку: это было бессилие. Непостижимое, но абсолютное бессилие хоть всей ВЧК, перед безоружными врачами, сидящими на скамье подсудимых: почувствовал, что их почему-то придется отпустить и что ничего иного сделать уже невозможно…
(из книги: Е. Чудинова. Торжество знака)
[Биографическая справка]Биографическая справка
В Свято-Троицком монастыре покоятся мощи святителя Луки. Архиепископ Лука — личность замечательная и уникальная. Выдающийся врач, хирург, священник, Валентин Феликсович Воино-Ясенецкий родился 27 апреля 1877 года в г. Керчь, в семье аптекаря. В детстве увлекался рисованием, но художником не стал, решив выбрать другую профессию, чтобы приносить наибольшую пользу людям. Поэтому в 1898 году поступил в Киевский университет на медицинский факультет. Он решил стать земским врачом, чтобы помогать бедным, лечить их. Но в связи с войной с Японией Воино-Ясенецкий в 1904 году отправился на Дальний Восток, здесь началась его практическая деятельность как хирурга. Он проводит весьма успешно самые сложные операции. Занимается научной работой по сбору материала по регионарной анестезии.
В 1915 году вышла его книга «Регионарная анестезия», за которую Варшавский университет присудил Воино-Ясенецкому премию имени Хойнацкого. В смутное время, когда многие отказывались от веры, он принимает сан священника и усердно совмещает свое священство с деятельностью ученого и хирурга. Его образ жизни, его слова, не расходящиеся с делом, огромный и тяжелый труд врача-хирурга и священника вызывали большое уважение у многих людей.
В 1923 году он принимает важное решение — становится монахом с именем апостола-евангелиста и художника Луки.
За свою веру святитель Лука трижды был арестован и трижды отправлен в ссылку.
В 1937 году, после третьего ареста и последовавшей ссылки, он сразу же, когда началась война, по просьбе властей работает главным хирургом в Красноярском эвакуационном госпитале. Не забыта и научная деятельность: в 1943 году вышло второе издание «Очерки гнойной хирургии», в 1944-м еще одна книга по хирургии.
На Крымской земле архиепископ Лука принял епархию в 1946 году и много сил приложил, чтобы навести порядок: открывал новые храмы, способствовал восстановлению старых, готовил кадры священников, которых почти не осталось.
* * *
Но весьма показательно, что образ Владыки Луки активно нынче «эксплуатирует» Московская патриархия — именно та, которая спасала свою шкуру через соглашательство с богоборцами — чекистско-большевицким отродьем.
«Яков Христофорович!Срочно зайдите к тов. Дзержинскому».
Петерс в сердцах смял записку.
Разумеется! Дня не прошло по приезде в Москву, а сукину шляхтичу история известна уже во всех подробностях... История — скверней некуда. Если бы порученное дело провалил таким позорным образом начинающий чекист — десять против одного, что кончилось бы трибуналом... А тут, на потеху честному народу, оскандалился зампред ВЧК, и еще как оскандалился. И уж во всяком случае Петерсу не хотелось говорить об этом провале с предом....
.
Как и многие другие, Петерс старался по возможности избегать личных контактов с Дзержинским, подсознательно отвращаясь от того отсутствия живого эмоционального взаимодействия в общении, которое всегда угнетало собеседников преда… Но другого выхода не оставалось.
— Звали, Феликс Эдмундович?
— Да, Яков Христофорович. Меня интересуют реальные обстоятельства прецедента в Ташкенте. Должен отметить, что имеющиеся у меня сведения выглядят... просто неправдоподобно, Яков Христофорович.
— Очень может быть, очень может быть, Феликс Эдмундович... Только объяснять мне нечего, убейте меня — сам ничего не понимаю...
ТАШКЕНТ (в местной чека)
— ...В операционной висит икона. Естественно, было распоряжение снять. Сняли. Приходит Воино-Ясенецкий на работу — иконы нет. Так что он тогда делает? «Я, — говорит, — как главный врач отказываюсь в такой операционной оперировать сам и запрещаю всем хирургам». Полдня проходит — все операции прекращены...
— М-да... Как же это получается — почему он до сих пор не у вас? Почему нужен мой приезд для того, чтобы забрать этого попа?
— Он незаменимый хирург.
— Незаменимых людей нет... А какой он там хирург — это еще надо разобраться... Пожалуй, и начнем с допросов врачей.
***
Худощавый молодой человек лет двадцати трех-двадцати четырех…
— Эттор Дмитрий Осипович? Студент-медик, проходите стажировку в городской больнице?
— Совершенно верно.
— Нас интересует ваше мнение о главном враче больницы.
— Мое мнение? Это, знаете ли, забавно.
— Без интеллигентских штучек! Отвечайте четко и ясно. Что представляет из себя Валентин Воино-Ясенецкий как врач?
— Вы не медик, поэтому все равно не сможете этого понять... Как хирург отец Валентин... да таких хирургов не бывает! Не бывает, и все. Это сверхъестественно. — Молодой человек негромко засмеялся. — Чтобы вам было понятнее — расскажу небольшой эпизод, связанный со мной. Когда мне довелось в первый раз ассистировать отцу Валентину, я упал на операции в обморок, как институтка... Оперировали острый живот... Тут нужен большой разрез — ведется тщательно, медленно, чуть-чуть не туда — и будут задеты важнейшие органы... А отец Валентин подошел к пациенту и — не глядя! — полоснул в один взмах... Как мечом рассек...
Вечером вызывает меня в свой кабинет. «Что же, — говорит, — у вас, юноша, нервы для хирурга слабоваты? Не годится... Будете еще ассистировать — покуда не привыкнете к моей манере». Я говорю: «Простите, бога ради, но я не постигаю — ведь ваша манера по меньшей мере рискованна! Как Вы не боитесь полосовать по живому, как в анатомичке?» Засмеялся: «Возьмите с полки любую книгу». Я взял Спенсерову «Биологию», протягиваю ему... Берет лезвие. «До какой страницы ее разрезать?» — «До... сто пятьдесят первой». Открывает на первой странице и проводит по обрезу бритвой... «Теперь ищите свою страницу». Нахожу — сто пятидесятая еще надрезана, на сто пятьдесят первой — только вмятинка... Так-то вот. С тех пор я уже на двадцати операциях ассистировал — но до сих пор на его операцию иду как на чудо. Да и не только я — все так.
— Что можете сказать о его политических взглядах?
— Какие бы то ни было показания давать отказываюсь. Не осведомлен в данном вопросе.
***
Петров Семен Иванович. Коренастый, тучный, потеющий, отдыхивающийся мужчина средних лет с ухватками армейского фельдшера.
— Что вы можете сказать о Воино-Ясенецком как о хирурге?
— Так вы за этим меня от больных оторвали? Если вам, товарищ комиссар, или, извиняюсь, как вас там величать, делать нечего — то у меня дел по горло... Какой хирург Воино-Ясенецкий? Да у любой бабки на базаре спросите — и та ответит, какой. Чем людей отрывать...
— Нас интересует мнение специалистов.
— А что вы, в этом, извиняюсь, поймете? Будь вы медик, я бы вам и отвечал как медику... А так что я могу сказать? Что если б у него руки были как есть бриллиантовые, и то бы меньше стоили, чем теперь... Таких рук во всей России других нет... От трепанации черепа до операций на глаза — нет такого места, чтобы он не смог прооперировать, во всем человеческом теле... Но тут опять же медиком надо быть, чтобы понять...
— Каковы его политические взгляды?
— Извиняюсь, не интересовался. Еще вопросы будут? Меня больные ждут.
***
Сухоцкий Иван Петрович… В разговоре — старомодная предупредительность, то и дело немного утрируемая, что ненавязчиво подчеркивает не слишком восторженное мнение о собеседнике.
— Воино-Ясенецкий? О, на отечественном медицинском небосклоне это звезда первой величины, да-с! Крупнейший теоретик — если угодно знать, его еще юношей первейшие российские эскулапы прочили в чистую науку... Он же — почитая себя не в праве зарывать в землю сверхъестественные свои дарования практика — обрек себя на каторжный труд земского врача... Науки, однако, не оставил, да-с... Истинный энтузиаст и хирург от Бога.
— Что вам известно о его политических взглядах?
— Извините великодушнейше — не интересовался.
— Но может быть, случайно, в разговоре...
— Решительнейшим образом не припоминаю.
— Значит — не припоминаете? И случая, когда ваш Воино-Ясенецкий отказался лечить комсомольца, вы тоже не припоминаете?
— Отчего же-с, превосходно припоминаю.
— Чем был мотивирован отказ?
— Видите ли... В этом случае мой коллега обнаружил по ходу обследования у пострадавшего не только травму черепа. Имелись еще кое-какие внутричерепные повреждения, делающие хирургическое вмешательство с его точки зрения бессмысленным.
***
— Тьфу... Дай-ка мне, кстати, из дела заявление Шапкина.
«В Ташкентскую ГУБЧК от комсомольского активиста Шапкина В. Д. Заявление. В связи с тем, что главврач горбольницы Воино-Ясенецкий является контрой и врагом революционного дела — срочно примите революционную меру пресечения. С травмой головы явившись в горбольницу на прием, был спрошен главврачом Воино-Ясенецким В.Ф., как получил. На что было отвечено, что в ходе оперативной антирелигиозной пропаганды упал на голову кирпич (церковь так называемой Троицы в Гончарном переулке: по дорасчищении территории планируется агитплощадка), на что имел место ответ: «Убирайся, дурак, и молись: тебя Бог наказал». Таким образом, медицинская помощь мне оказана главврачом горбольницы Воино-Ясенецким В.Ф. не была, что можно рассматривать только как акт контрреволюционного вредительства по выведению из строя кадров. С комсомольским приветом
Шапкин В.»
— Грудами копятся материалы, а этот распоясавшийся поп до сих пор разгуливает на свободе! Врачи, разумеется, в сговоре — заметил, как они темнят? Нет, меня на эти фокусы не купишь... А раз он гнет свою линию открыто — на глазах у всего города, то и пресечь эго надо на глазах у всего города... В общем, так: с делом Воино-Ясенецкого надо устроить показательный процесс... Открытый... Само собой, завершение процесса может быть только одно, тут уж ты своих сам натаскивай... Я выступлю общественным обвинителем. Да, еще — всех опрошенных хирургов необходимо тоже сегодня же ночью забрать. Как соучастников.
«СУД»
Процесс подготавливался неделю. И наконец настал день, который Яков Петерс но гроб жизни был не прочь вычеркнуть из календаря...
Несмотря на жару, зал городского суда был переполнен желающими присутствовать на процессе: люди стояли у стен и теснились в проходах между рядами...
Промокая платком лоб, Петерс оглядывал публику, только наполовину состоящую из интеллигенции. Правда, всяческих дамочек в вуальках хватает. Но есть и то, что надо, — например, вот те двое рабочих парней... А хорош же все-таки наглец этот докторишка — подсаженный в камеру чекист слышал, как он говорил утром остальным хирургам: «На этот раз все обойдется. Сегодня же вечером все мы будем дома». Посмотрим, сволочь, как это у тебя получится...
— Ввести арестованных!
Петерс невольно, сам не зная почему, вздрогнул: по проходу к скамье подсудимых шли конвоируемые красноармейцами врачи. Высокий, на голову выше остальных, широкоплечий человек с русой бородой и спадающей на грубую ткань рясы пышной шевелюрой русых волос, с высоким лбом, жесткими синими глазами, разумеется, не мог быть никем иным... Вот он какой, этот Воино-Ясенецкий... Что же, и не таких обламывали... Посмотрим, какой будет у тебя вид после вынесения приговора, — такой ли невозмутимый...
Зал словно взбесился: аплодисменты, как в театре... Бешено хлопают замеченные Петерсом рабочие парни, причитает старушонка в белом платочке,… в светлом платьице девчонка лет двенадцати выскакивает с букетом — это служит своего рода сигналом: под ноги идущих к скамье подсудимых врачей из зала летят цветы...
Может быть, было ошибкой выносить это дело наружу? Ничего, надо только повести круче... Начало речи придумано заранее: острое, хорошее начало.
После многочисленных угроз очистить зал наступает относительная тишина.
— Что же это вы, Воино-Ясенецкий, днем в операционной людей режете, а по вечерам псалмы распеваете?
И вдруг — громовой — на весь зал — повелительный и гневный голос:
— Я ЛЮДЕЙ РЕЖУ ИЗ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЯ, А ВОТ ВЫ — ИЗ ЧЕГО?!
Происходило невероятное, то, чего никак не могло происходить: подсудимый превратился в обвинителя. Отдававшаяся по залу раскатами грома гневная обличительная речь длилась более часа, зал, как один человек, застыл в испуганном молчании — никто из чекистов и партийных работников не осмеливался прервать говорившего... Гремела открыто контрреволюционная речь: Воино-Ясенецкий излагал свои взгляды на советскую власть.
Даже когда он говорил, еще можно было как-то исправить положение: выхватить «пушку» и разрядить в попа — это живо заткнуло бы недовольных, пусть немного и рискованно, но зато показательно насчет того, что советская власть с собой шутить не позволит... Эти мысли мелькали в голове, и было отчаянно ясно, что таксой выход — единственный исправляющий положение, но ставшая ватной рука не поднималась даже для того, чтобы отереть обильно стекающий со лба пот — теперь уже холодный...
Петерс сидел и слушал речь Воино-Ясенецкого, в паническом ужасе спрашивая себя — почему он сидит и слушает, и не находил ответа...
Воино-Ясенецкий смолк. Зал, секунду оставаясь затихшим, взорвался неистовыми овациями... Петерс взглянул на чекистов, сидящих за оставшимся с прежних времен длинным судейским столом под штукатуркой со следами висевшего портрета: у них тоже были растерянные, выжатые, бледные лица... И тогда Петерс почувствовал разгадку: это было бессилие. Непостижимое, но абсолютное бессилие хоть всей ВЧК, перед безоружными врачами, сидящими на скамье подсудимых: почувствовал, что их почему-то придется отпустить и что ничего иного сделать уже невозможно…
(из книги: Е. Чудинова. Торжество знака)
[Биографическая справка]Биографическая справка
В Свято-Троицком монастыре покоятся мощи святителя Луки. Архиепископ Лука — личность замечательная и уникальная. Выдающийся врач, хирург, священник, Валентин Феликсович Воино-Ясенецкий родился 27 апреля 1877 года в г. Керчь, в семье аптекаря. В детстве увлекался рисованием, но художником не стал, решив выбрать другую профессию, чтобы приносить наибольшую пользу людям. Поэтому в 1898 году поступил в Киевский университет на медицинский факультет. Он решил стать земским врачом, чтобы помогать бедным, лечить их. Но в связи с войной с Японией Воино-Ясенецкий в 1904 году отправился на Дальний Восток, здесь началась его практическая деятельность как хирурга. Он проводит весьма успешно самые сложные операции. Занимается научной работой по сбору материала по регионарной анестезии.В 1915 году вышла его книга «Регионарная анестезия», за которую Варшавский университет присудил Воино-Ясенецкому премию имени Хойнацкого. В смутное время, когда многие отказывались от веры, он принимает сан священника и усердно совмещает свое священство с деятельностью ученого и хирурга. Его образ жизни, его слова, не расходящиеся с делом, огромный и тяжелый труд врача-хирурга и священника вызывали большое уважение у многих людей.
В 1923 году он принимает важное решение — становится монахом с именем апостола-евангелиста и художника Луки.
За свою веру святитель Лука трижды был арестован и трижды отправлен в ссылку.
В 1937 году, после третьего ареста и последовавшей ссылки, он сразу же, когда началась война, по просьбе властей работает главным хирургом в Красноярском эвакуационном госпитале. Не забыта и научная деятельность: в 1943 году вышло второе издание «Очерки гнойной хирургии», в 1944-м еще одна книга по хирургии.
На Крымской земле архиепископ Лука принял епархию в 1946 году и много сил приложил, чтобы навести порядок: открывал новые храмы, способствовал восстановлению старых, готовил кадры священников, которых почти не осталось.
* * *
Но весьма показательно, что образ Владыки Луки активно нынче «эксплуатирует» Московская патриархия — именно та, которая спасала свою шкуру через соглашательство с богоборцами — чекистско-большевицким отродьем.
Community Info